Не было печали [= Богиня мести ] - Ю Несбе

— Нет, — сказал Харри, — Том Волер не настолько безрассуден, чтобы вдруг застрелить Альфа Гуннеруда.

И если кто-то из членов комиссии обратил внимание, что Харри чуточку выделил слово «безрассуден», никто, во всяком случае, ничего не сказал.

Когда Харри вышел в коридор, со стула возле двери поднялся Вебер.

— Пожалте, следующий, — сказал Харри. — Это что у тебя?

Вебер поднял пластиковый пакет:

— Пистолет Гуннеруда. Ладно, пойду, хочу поскорее отделаться.

— М-м, — Харри выудил из пачки сигарету. — Необычная пушка.

— Израильская, — пояснил Вебер. — «Иерихон-941».

Харри все смотрел на закрывшуюся за Вебером дверь, пока проходивший мимо Мёллер не обратил его внимание на то, что он стоит с незажженной сигаретой во рту.

В убойном отделе было непривычно тихо. Сыщики и следователи поначалу шутили, что Забойщик впал в зимнюю спячку, а теперь — что дал себя убить и тайно похоронить, чтобы стать вечной легендой. Снег покрывал городские крыши, сползал и снова засыпал их, а трубы спокойно дымили.

Отделы по раскрытию убийств, грабежей и сексуальных преступлений устроили совместную встречу Рождества в столовой. Бьярне Мёллер, Беате Лённ и Халворсен оказались соседями по столу. Между ними стоял незанятый стул и тарелка с карточкой на имя Харри.

— Где он? — спросил Мёллер и налил вина в бокал Беате.

— Разыскивает одного из приятелей Сверре Ульсена, он, по его словам, видел Ульсена с каким-то типом в ночь убийства, — ответил Халворсен, пытаясь открыть бутылку пива одноразовой зажигалкой.

— Ужас какой, — сказал Мёллер. — Передай ему, что он до смерти доработается. Уж на рождественскую-то вечеринку можно было выкроить время, несмотря ни на что.

— Скажи ему об этом сам, — возразил Халворсен.

— А может, он просто не захотел прийти, — предположила Беате.

Мужчины посмотрели на нее и улыбнулись.

— А что тут такого? — рассмеялась Беате. — Вы думаете, я Харри не знаю?

Они выпили. С уст Халворсена не сходила улыбка. Он смотрел на Беате. Что-то — он не мог сказать, что именно, — но что-то изменилось в ее облике. В последний раз он видел ее в конференц-зале. Но тогда не заметил этой живинки у нее в глазах. А какие у нее сейчас яркие губы. Какая осанка.

— Харри подобным мероприятиям тюрьму предпочитает, — сказал Мёллер и поведал, как Линда из приемной СПБ вытащила Харри танцевать. Беате смеялась до слез. Потом повернулась к Халворсену и склонила голову набок:

— А что ты все смотришь, Халворсен?

Халворсен почувствовал, как у него зарделись щеки, и только успел, запинаясь, произнести невпопад «да нет», как Беате с Мёллером снова расхохотались.

Позже вечером он набрался мужества и решился пригласить ее на танец. Мёллер остался в одиночестве, пока на место Беате не плюхнулся Иварссон. Он был пьян и гнусавым голосом стал рассказывать, как однажды в ужасе прятался за машиной, стоявшей перед филиалом банка в Рюене.

— Это было давно, Руне, — утешил его Мёллер. — Ты был новичок. Да и в любом случае ничего не мог сделать.

Иварссон откинул голову и долго смотрел на Мёллера. Потом он поднялся и ушел, а Мёллер подумал, насколько Иварссон на самом деле одинок, но сам этого не осознает.

Когда диджеи Ли и Ли закончили играть «Purple Rain», Беате и Халворсен столкнулись с одной из танцевавших пар, и Халворсен почувствовал, как Беате оцепенела. Он посмотрел на танцующего.

— Прошу прощения, — произнес глубокий голос. В полутьме на лице Дэвида Хасселхоффа сверкнули крепкие белые зубы.

После вечеринки взять такси оказалось невозможно, и Халворсен предложил Беате проводить ее. Они потопали на восток, увязая в мокром снегу, и только через час добрались до ее дома в Уппсале.

Беате улыбнулась и повернулась к Халворсену:

— Так если будет желание, заходи.

— С удовольствием, — сказал он. — Огромное спасибо.

— Значит, договорились, — констатировала она. — Я завтра маму предупрежу.

Он пожелал ей спокойной ночи, поцеловал в щеку и отправился в полярный поход в западном направлении.

Семнадцатого декабря Норвежское телеграфное агентство сообщило, что имеется большой шанс побить двадцатилетний рекорд по количеству выпавших в декабре осадков.

В тот же день комиссия закончила работу над представлением по делу Тома Волера.

Комиссия не зафиксировала никаких нарушений служебных инструкций и даже, напротив, выдвинула предложение поощрить Тома Волера за то, что он действовал совершенно правильно и сохранил присутствие духа в весьма драматической ситуации. Шеф уголовной полиции позвонил начальнику Управления и осторожно поинтересовался его мнением в отношении представления Тома Волера к поощрению, но поскольку семья Альфа Гуннеруда, несмотря ни на что, принадлежала к числу самых уважаемых в городе — его дядя заседал в городском муниципалитете, — они решили, что подобные действия могут быть сочтены несвоевременными.

Харри всего лишь коротко кивнул, когда Халворсен сообщил ему, что Волер вернулся к исполнению служебных обязанностей.

Наступил сочельник, и, по крайней мере, маленькую Норвегию окутал рождественский покой.

Ракель выгнала Харри с Олегом из дому, чтобы они не мешали ей готовить рождественский обед. Вернувшись, они сразу же почувствовали аромат жаркого из свиных ребрышек. Улав Холе, отец Харри, приехал на такси вместе с Сестренышем.

Сестреныш восхищалась домом, едой, Олегом, всем. За обедом они с Ракелью щебетали, точно старинные подружки, а вот Олег с Улавом, сидевшие друг против друга, отделывались односложными репликами. Но и они оттаяли, когда пришло время вручать подарки, и Олег открыл большой пакет с записочкой «От Улава Олегу». В нем оказалось полное собрание сочинений Жюля Верна. Разинув рот, Олег стал листать один из томов.

— Это он написал тот роман о путешествии на Луну, который читал тебе Харри, — сказала Ракель.

— Тут оригинальные иллюстрации, — подхватил Харри и показал на рисунок, где капитан Немо стоит рядом с флагом на Южном полюсе и говорит: «Не поминайте лихом! Мое новое государство начинается с шестимесячной ночи».

— Эти книги стояли на полке моего отца, — сказал Улав, он был возбужден не меньше, чем Олег.

— Ну и что с того! — воскликнул Олег.

Когда же Олег обнял Улава в знак благодарности, на лице у него появилась смущенная, но теплая улыбка.

Ночью, когда Ракель уснула, Харри поднялся и подошел к окну. Он вспоминал тех, кого больше не было. Мать, Биргитту, отца Ракели, Эллен и Анну. И тех, кто еще жив. Эйстейна из Уппсаля, которому он как-то подарил на Рождество ботинки. Расколя в «Ботсене» и двух милых женщин из Уппсаля, любезно пригласивших Халворсена на поздний рождественский обед, поскольку тот дежурил в тот вечер и не успевал домой в Стейнкьер до наступления Рождества.